"Александр Дюма и его роман "Жозеф Бальзамо" Н.А. Литвиненко

 "Александр Дюма и его роман "Жозеф Бальзамо"

Н. А. Литвиненко.  'Поэтика жанра". 2001г. "Вопросы филологии" 

А. Дюма - один из великих писателей XIX века по масштабу таланта, творчества, того влияния, которое он имел и имеет на читателей, доныне поглощающих его романы с неиссякающим интересом. Написаны десятки биографий, критики и литературоведы вновь и вновь пытаются осмыслить феномен Дюма, а он вновь и вновь ускользает. Как бы стремясь примирить противоборствующие стороны, М. Бувье пишет: "Дюма был не только неутомимым писателем, стремившимся развлечь публику, но и новатором, который наложил свой отпечаток на историю, и на театр, и на романс. Это компенсировалось, несомненно, множеством слабостей, явившихся следствием "facilite". Эта оценка очень характерна, в ней в мнимом противоречии сталкиваются литературоведческие, социокультурные, эстетические критерии. 
Дюма изобилен, разнообразен, необъятен, щедр, а оценивают его всякий раз с какой-то одной стороны, часто цитируя ставшие расхожими высказывания писателя о себе как о "вульгаризаторе" и "популяризаторе", об истории как "гвозде", на который он вешал свои романы. На самом деле писатель по-разному высказывался и о себе, и о своих исторических романах. Но именно на упрощающих и расхожих формулах часто строится репутация писателя, его образ, закрепившийся в массовом и научном познании и перешедший из XIX в XX век. Упускается из виду многое из того, что по необходимости корректировало не только оценки, но и подходы. Противоречивость суждений критики связана, разумеется, не только с неохватностью, неравноценностью наследия Дюма, но и с эстетической, социокультурной спецификой феномена его творчества, которые доныне не получил необходимого осмысления. Феномен этот наиболее ярко и своеобразно был воплощен в жанровой структуре и ситеме исторического романа. 
Историки жанра исторического романа, вкус и эстетические критерии которых были воспитаны на образцах классической - английской и французской - литературы 1810 -1820 гг., чьи жанровые представления сформировались не без влияния Брюнетьера, увидели в Дюма только популяризатора, адресующего свои мелодраматические эффекты наивной толпе зевак. Л. Мэгрон поставил писателя только на ступеньку выше плагиатора. В современном литературоведении в подходе к Дюма сказывается тот же "конфликт интерепретаций" - разность оценки определяется различием исходной медологии и критериев исследователей. Так, Ж. Шарпантье отмечает у Дюма талант рассказчика, и, ссылаясь на Э. Фаге, подчеркивает редкость и исключительность этого дара. А. Клуар, с оговорками, ставит лучшие романы Дюма в один ряд с "Одиссеей", "Тысячей и одной ночью" и "Дон Кихотом" - произведениями, с его точки зрения, заставляющими забыть о реальной жизни. 
С позиций "высокой" литературы писателя сурово порицают: Г. Пикон отметил, что "применительно к Дюма речь должна идти не о подлинном творчестве, но о сочинительстве (invention), отвечающем наименее требовательным вкусам, - сочинительстве, достаточно красочном, богатом и легком, создающем иллюзтю силы (puissanse)". 
Изучение феномена массовой литературы и культуры, в том числе XIX века, дало новый перспективный импульс к осмыслению творчества Дюма, его исторической романистики. Вышли специальные номера журналов "Europe", посвященные наследию писателя (1970, №490-481), роману-фельетону (1974, №542). Cпециальный номер журнала "L'arc" (1978, №71) включил в свой состав статьи об исторических произведениях писателя, среди которых - Ж. Молино "А.Дюма и роман-миф (roman-mythique)", где наблюдения над структурой "Графа Монте-Кристо" и "Трех мушкетеров" опираются на расширенное толкование мифа. В большинстве исследований исторические романы писателя анализируются и романы фельетоны, как наиболее яркое выражение и воплощение феномена массовой литературы середины XIX века. Ученые удостоверяют, уточняют действие общих моделей лежащих в основе творчества Дюма. Структурный подход, однако, часто приводит к нивелировке особенного и своеобразного. Исследователи не учитывают уровня "массового", которые существовали в литературе XIX века и в творчестве романиста. 

"Массовое" присуще в середине XIX века и литературе "высокого" рода - поэтика и структура романов Гюго, Бальзака, Жорж Санд. Оно связано со спецификой самого феномена романтизма. "Массовое" - структурная составляющая классической литературы XIX века. Стендаль сделал предметом своего исследования в "Красном и черном" один из сюжетов этого феномена -" наполеоновскую легенду". Бальзак широко использовал "готику", поэтику, тайны, клишированные модели при создании образов беглых каторжников, аристократов, и не меньше Дюма стремился покорить своих читателей богатством воображения и "мыслью", фантазией и фантастикой, не отвергая эффекты ясновидения и сомнамбулизма ("Урсула Мируэ", "Луи Ламбер"). Сам принцип мифологизации, разработки мифологических моделей в структуре исторических (и неисторических) романов середины XIX века связан с ориентацией на массовое сознание. Поэтому важно в первую очередь выявить соотношение клишированного и нового, массового и немассового в художественном стиле, в жанровой поэтике того или иного романиста. 

Решение этой проблемы особенно актуально при изучении исторических романов Дюма. Включение романиста в группу второстепенных писателей, не всегда дифференцированный подход к массовой исторической романистике XIX века мешают иссследователям по достоинству оценить вклад Дюма-писателя в развитие жанра исторического романа, осмыслить связи писателя с предшествующей и современной ему романистикой во Франции. 
В отечественном литературоведении, где долгие годы доминировала концепция Л.Мэгрона - Б.Г. Реизова об упадке жанра исторического романа за пределами отведенного ему учеными короткого периода расцвета - в 1820 гг., творчество Дюма рассматривалось как проявление этого упадка. Вальтер-скоттовские критерии и своеобразный исследовательский догматизм создавали почву для упреков в развлекательности, отступлении от историзма, мыслимого в качестве непререкаемого и абсолютного оценочного критерия при подходе к исторической романистике эпохи. 
Большинство литературоведов посвящают свои работы "Трем мушкетерам", "Графу Монте-Кристо", лишь лишь затрагивая свонобразие трактовки темы революции в том или ином романе. Тетралогия же в целом остается мало изученной и у нас, и за рубежом. А между тем она создавалвсь в один из самых драматических, переломных моментов французской истории - 1848 по 1855 гг. Революция, государственный переворот Луи-Наполеона Бонапарта. Проблематика революции 1789 г. осмысление ее опыта, природы, законов, движущих сил развития вновь вышли на первый план. Недаром в эти годы появляются новые исторические труды о революции: Ламартин публикует "L'histoire des Girondins". В том же 1847 г. Ж. Мишле и Луи Блан начинают публикацию каждый своей "L'histoire de la revolution". 
Происходит серьезный сдвиг в эстетическом, массовом и немассовом социокультурном сознании эпохи. Идеалы и ценности "высокого" романтизма подвергаются новой разрушительной переоценке. Флобер работает над "Мадам Бовари", где романтические идеалы пропитаны пошлостью буржуазного мира. Но о них еще жизнь и литература "помнят", они еще сохраняют свою жизнеспособность в художес твенном мире Ж.Санд, В.Гюго. Дюма,чутко ощущающий "воздух" времени, реагирует на перемены, включается в диалог о прошломи настоящем, который актуализировался в эту эпоху в сфере собственно научного и художественного исторического подсознания. 
Тема революции, которой посвятил Дюма один из своих наиболее интересных романных циклов, возвращает нас к проблеме специфики этого особого знания, которое присуще историческому роману как жанру - использование и трансформации в нем мифов, исторических легенд, специфики не мифотворчества, процесс которого неотделим от историзации, но и доисторизации жанра. 
Мифологизация возникала естественно при обращении к эпохе, полной общественных катаклизмов, социокультурная семантика объяснения которых опиралась на традиции мифо-риторической культуры античности; когда речь шла об эпохе, которая обладала огромным мифотворческим потенциалом и в широком смысле сама стала мифом. Механизм и структуру мифотворчества на историческом материале Великой французской буржуазной революции описал К. Леви-Стросс: "что делает историк, когда он упоминает о Великой французской революции? Он ссылается на целый ряд прошедших событий, отдаленные последствия которых, безусловно, ощущаются и нами, хотя они дошли до нас через целый ряд промежуточных необратимых событий. Но для политика и для тех, кто его слушает, французская революция соотносится с другой стороной действительности: эта последовательность прошлых событий останется схемой, сохраняющей свою жизненностьи позволяющей объяснить общественнное устройство современной Франции, его противоречия и предугадать пути развития". Ученый приводит слова Мишле: "В тот день все было возможно... Будущее стало настоящим. Иначе говоря, времени больше не было, была вспышка вечности". К. Леви-Кросс показывает двойственность структуры самого самого исторического дискурса, в одно и то же время и исторического, "и внеисторического"; как миф одновременно соотносится с речью и языком, на котором он излагается. 
Исследуя лингвистическую специфику мифа, ученый подчеркивает, что сущность его составляет рассказанная в нем история: "Миф - это язык, но этот язык работает на самом высоком уровне, на котором смыслу удается, если можно так выразиться, отделиться от языковой основы, на которой он сложился". Очевидно, что своеобразие трактовки того или иного социокультурного и исторического мифа определяется не просто "историей" как таковой, лежащей в его основе, но именно способом и процессом развертывания мифа в художественном пространстве того или иного произведения, которое всегда будетсвоеобразным мифом о мифе, при всех попытках демифологизации и стремлении "докопаться" до истинного смысла действительно происходивших событий. 


Общеисторический миф о революции как о великой и трагической эпохе, неизбежно возникающей на новом этапе формирования исторического знания в структуре нарративной историографии и романистики первой половины XIX века моделировал художественное вuдение А.Дюма, создателя романной тетралогии. Однако необходимо уточнить. "Главная фигура истории" - революция - имела множество ликов в зависимости от того, кто всматривался в нее - ненавидящий Жозеф де Местр или "сливавшийся" с ней и одухотворявший ее пламенем своего сердца Мишле. Вплоть до наших дней пишут и переписывают историю революции, пытаясь освободиться от ретроспективных иллюзий, в стремлении сохранить, ценить или умеить самоидентификацию. "Начиная с 1789 года навязчивая идея собственного происхождения, на основе которой буквально соткана вся наша национальная история, переместилась в революционный разлом, - пишет Ф. Фюре. - Так же, как великие нашествия создавали миф о феодальном обществе, став версией происхождения Франции, так и 1789 годз явился новой датой рождения, нулевым годом мира, основанного на равенстве". В этом ощущении и сознании и истоки мифа - социокультурного, исторического, идеологического, создавшего свою систему мифоподдержки - уходящих в Средневековье преданий о франках и галлах, об угнетенных и угнетателях, мифов, проецируемых на современную борьбу третьего сословия против "noblesse", за новое понимание "patrie" и "nation". Общемифологическое преломлялось, трансформировалось у разных историографов и у разных писателей по-разному, с разной мерой и глубиной, под разным углом, рефлексии, "вопрошания" - о прошлом и настоящем. 
А.В. Карельский пишет: "разочарование в революции, а не начальное воодушевление ею открывает собственно историю романтизма как литературного феномена. Воодушевление - факт личной биографии каждого из писателей, разочарование - начало его литературной биографии как романтика." Литературовед раскрывает психологическую основу этого разочарования:" идеал всякий раз оборачивался новой иллюзией, романтическая возвышенность идеи свободы всякий раз пыталась соотноситься с реальностью, с землей, не находила почвы и опоры - вернее, всякий раз обнаруживала почву, проваливающуюся опору." Однако романтизм - это не только разочарование. Н.С. Бердяев писал о "каком-то особом, по особому воспринятом часе", когда "иллюзии могли разгореться с новой силой, и это был час романтиков, продленный за свои законные пределы". Уточним, что касается не только идеалов, но и "часа", который не сводим только к революции 1789 года - весь XIX век, все его первая половина - это постоянный взлет надежд, иллюзий и разочарования. Да и сама революция - понятие очень сложное, доныне идут споры о ее хронологических границах. 
Это было не событие, а последовательность, в том числе синхронно происходивших событий, это была целая эпоха, заставлявшая каждого и всех осуществлять свой выбор, делать не одну единственную попытку, а "вновь и вновь входить в соленый океан жизни".

Возникает вопрос, не становимся ли мы жертвой ретроспективной иллюзии, когда сводим к байронической или небайронической модели разочарования все разнообразие романтизма; всегда ли оправдано видеть смысл явления в итоговой фазе его развития: столкновения идеала с реальностью с последующим разочарованием. И вообще, едва ли правомерно в разочаровании видеть абсолютный и единственнный конституитивно психологический модус романтизма. Ведь рядом с Байроном жил и писал оптимист Шелли, который верил: "если наступит зима - может ли быть далек приход весны?". Рядом с Шатобрианом - Ж. де Сталь, энтузиазм которой и героини которой не позволяли впадать в разочарование читателям. Да и романтик Гюго не был склонен к оплакиванию несбывшихся надежд и проваливающихся опор, как и Ж.Санд ( мы не имеем в виду "Лелию", 1833). В модели романтизма, связующей энтузиазм и скорбничество, первое не менее обоснованно представляет романтизм, высвеивает его другой важнейший модус - веру в идеал, устремленность к идеалу. Это не "возрастная специфика", не юношеская болезнь, а сущностное начало романтического сознания, мироощущения романтика - поэта, писателя, героя. 
Дюма - исторический романист, связан с романтизмом, но не совпадает с ним. Он рисует предреволюционную Францию и революцию как длящееся, развертывающееся, развивающееся по историческим, романным и романтическим законам, противоречивое целое, с всегда мнимо, иллюзорно известным, вновь и вновь выверенным смыслом, который остается все еще для Дюма и его современников актуальным. Общеисторический миф о революции как о великой и трагической эпохе, неизбежно трансформировавшейся на каждом новом этапе развития исторического и социокультурного знания, моделирует художественное вuдение создателя романной тетралогии. В нее вошли: "Joseph Balsamo ou les memoires d'un medecin" (1846-1848), "Le colliere de la reine" (1850), "Ange Pitou" (1850-1851), "La comtesse de Charny" (1852 - 1854). 
Дюма с первых строк тетралогии без исторических опосредований вводит читателя в событие - приключения. Дата 6 мая 1770г. - дань жанровой традиции - отчетливо маскирует установку на достоверность. - но романтическую, вымышленную; пробуждает привычный "потенциал" историко-приключенческих ожиданий и четко определяет "точку отсчета" в описании предреволюционной эпохи.