Е.Бунимович. "Моя Дюма".
"Новая газета", 19.12.2002
Какую новость о писателе можно узнать из теленовостей? Помилуйте, голубушка, ну не о том же, что писатель NN написал новую книгу! Кому это интересно? Другое дело — писатель с президентом встретился. Куда ни шло. Орден получил. Тоже неплохо. Заслуги перед Отечеством Четвертой Свежести. Или премию.
Умер? Тоже информационный повод.
Далее без вариантов. Заслуженные сто лет со дня рождения. Повезет — сто пятьдесят. Очень повезет — и все двести...
* * *
Увидел телерепортаж, как гроб с Александром Дюма-старшим несут-везут по Франции в направлении Пантеона. Юбилейное перезахоронение в рамках двухсотлетия. Цветы, ленты, валторны, шпаги, аксельбанты, официальные лица.
Неофициальное лицо Дюма. Портрет во весь экран. Вылитый Портос. При этом абсолютно уверенный, что он благородный Атос и изысканный Арамис, а заодно и юный лихой Д'Артаньян.
Между прочим, никогда прежде ни лица его, ни портретов не видел. Как-то не попадались.
В школе по полной программе, с портретами в учебниках, биографиями и докладами отличников, мы изучали совсем других писателей. Да и в семейной библиотеке Дюма-отец был не многотомным собранием с непременным портретом в начале первого тома (как положено настоящему классику), а изрядно потрепанными еще старшим братом «Тремя мушкетерами». Плюс прочие разнокалиберные графы, графини, королевы и всяческие шевалье, включая бесконечного виконта, совсем уж незатейливо изданного где-то в Алма-Ате. Может, где и попадалась мне эта малоодухотворенная взъерошенная физиономия, да стерлась в памяти, байты которой раз и навсегда сдались без боя отважным королевским мушкетерам и злобным гвардейцам кардинала.
Вот уж воистину — заученный не по программе Дюма-пэр нам не навязан никем. Даже во Франции, как выяснилось, до сего дня нет академического полного собрания его сочинений. Что объяснимо. Со всей его — нет, не безмерностью, но чрезмерностью в мире мер, только напечатаешь самое полное собрание Дюма, а тут неровен час еще какое-то тысячепервое неизвестное его творение обнаружат и напечатают. Кстати, у нас только-только перевели и издали его новый (!) во Франции появившийся роман.
Разумеется, роман про некую Виолетту. Ну не про Асю же Клячину.
* * *
Кресло раскладывалось в кровать вдоль бесконечных шкафов родительской библиотеки, и потому читать я учился, упрямо борясь с неминуемым сном, по тем переплетам, что оказывались на уровне полусонных глаз.
«Дюма» — это короткое загадочное слово засело в памяти чуть ли не первым. Я читал: «ДЮ-МА», и хотя наверняка было на корешке и имя, определяющее мужской его род, но куда сильнее оказались очевидные, изначальные законы родного языка, по которым Дюма — это, конечно, она.
Куда позднее эта Дюма стала великим сочинителем Александром Дюма, и обнаружить при этом среди трех мушкетеров четвертого оказалось куда большим изумлением, чем позднее в какой-то смелой оттепельной книжке обнаружить Зиновьева, выползающего из хрестоматийного ленинского шалаша.
Ибо одинокий вождь в мемориальном шалаше — это была их легенда, хоть и заученная по программе, а вот Дюма — моя. Моя жизнь, мое взросление, мой выбор. Моя Дюма, моё Дюма, мой Дюма.
* * *
Несмотря на Пантеон, в который его поместили (отметим: отнюдь не сразу и даже не двадцать лет спустя), к Дюма-отцу мы все относимся снисходительно, с высоты прожитых лет. Все — начиная, как известно, с Дюма-сына. Мы неумолимо взрослеем, года к суровой прозе клонят, блажен, кто вовремя созрел.
Он так и не созрел. Врун, хвастун, болтун, развесистая клюква и море других незатейливых глупостей и ошибок, на которых так легко его поймать.
В Париже недавно издали специальный «Словарь глупостей». «Труп был совершенно мертв» — с удовольствием цитируют составители словаря все тех же «Трех мушкетеров».
Ну и что, что этот труп оказался совершенно мертв? У классиков, как известно, попадаются и живые трупы. И даже внезапно оживающие после второго антракта. А вот этот труп был именно что мертв. Более того — совершенно мертв!
Кстати, о развесистой клюкве и о России в целом. Ну не Кюстин, не все тут понял, не во всем разобрался, запивая пельмени и расстегаи понятно чем. Зато сколько удивления, радости, приязни...
Между прочим, сам Дюма прощал своим героям куда большее, чем глупости и ошибки. Потому что любил их чрезмерно, взахлеб. Любил и восхищался: хроническим алкоголиком Атосом, лицемером Арамисом, вруном и альфонсом Портосом, нахальным провинциальным карьеристом Д'Артаньяном. И написал о них так, что не полюбить их невозможно.
Хотя какое нам, в сущности, дело до подвесок Анны Австрийской? До сих пор понятия не имею, к чему и зачем она их подвешивала.
* * *
...Даже любимая моя учительница литературы Зоя Александровна опешила, когда на тридцатом году работы ей впервые дали пятый класс. Ну о чем с ними говорить? Это ведь не девятиклассники-десятиклассники, которые, как заметил Борис Слуцкий, интеллигентнее всех в стране, поскольку ими только что прочитаны классики и не забыты еще вполне.
На первом уроке спросила: Что читали летом? Назвали. Тогда спросила: А что перечитывали? Оказалось, есть такие книги, которые не только читали, но и перечитывали, и не раз. А зачем?
Этот вопрос озадачил. Действительно, зачем? Сюжет уже известен в деталях; известно, кто кого полюбил, кто кого победил, чем дело кончилось. Зачем снова читать?
Пауза. Так они начинали отличать литературу от макулатуры.
Я читал Дюма подряд, взахлеб, несчетное число раз. А потом больше никогда не открыл.
* * *
Разумеется, Александр Дюма обожал всяческие награды и почести. И труп его был, наверное, не совершенно мертв, когда его везли в Пантеон. Говорят, наш Николай пожадничал. Не наградил Дюма чем-нибудь орденоносным на шею. Перстнем ограничился. Видно, не любил его романов, где главное — не ограничиваться.
Давайте исправим эту историческую несправедливость. Наградим Александра Дюма-отца орденом за несомненные заслуги перед нашим Отечеством.
Но только — самой превосходной степени.
P.S. Завтра, 20 декабря, в Музее А.С. Пушкина на Пречистенке открывается выставка, посвященная Александру Дюма. Почему у Пушкина? Не знаю. Наверное, потому что ровесники. И тезки. И еще потому, что про честь мы узнаем сначала от Дюма, а потом — от Пушкина. А потом все больше про совесть — от родителей, от учителей, от жен, от Достоевского и Толстого.