«Сорок пять»
Часть I.
Винная тема в романе открывается в главе VII неожиданной сентенцией:
«…вино – вещь более нравственная, чем любовь».
Тем, кто хочет обсудить данное высказывание, я посоветовал бы открыть отдельную тему, а мы перейдём в гостиницу «Меч гордого рыцаря» (она же «Розовый куст любви»). Господин Фурнишон в девятой главе потчует свежеприбывших гасконцев в количестве сорока пяти человек:
«За столом царило теперь все более и более шумное оживление благодаря бургундскому, которого пили немало: блюда у Фурнишонов были хорошо наперчены».
Вот вам и небольшой кулинарный секрет: хотите пить много бургундского – не экономьте на перце (кстати, ошибки тут нет: как раз в XVI веке перец стремительно подешевел и стал доступен для простых смертных). Но вернемся к винам:
«Луаньяк отер усы и встал.
– Господа, – сказал он, – раз случай свел здесь сорок пять земляков, осушим стаканы испанского вина за благоденствие всех присутствующих.
Предложение это вызвало бурные рукоплескания».
Разумеется, гасконцы обрадовались знакомому испанскому вину. Несмотря на их бедность, испанское вино, как мне кажется, попадало на гасконский стол чаще бургундского ввиду географической близости самой Испании.
В главе XI можно наблюдать процесс приготовления того, что мы называем глинтвейном, но на французский манер (вообще-то благородная версия такого напитка во Франции называется Vin chaud и как обязательные элементы, помимо вина, содержит апельсины и корицу):
«Впрочем, пажи и солдаты, увидев, что участники сборища исчезли в сводчатой галерее, перестали наблюдать за окружающим, а привратник, зная, что ворота на запоре и никто не сможет зайти без пароля, занялся только приготовлением своего ложа к ночному отдыху да наблюдением за согревающимся на очаге чайником, полным сдобренного пряностями вина».
XVI глава напоминает нам о знаменитом бонском вине, на котором мы достаточно подробно остановились в самом конце «Графини де Монсоро»:
«Осуществляя это намерение, он отправился в Бон с тройной целью – покинуть Париж, обнять своего друга Горанфло и попробовать пресловутого вина розлива 1550 года, о котором шла речь в письме, завершающем наше повествование «Графиня де Монсоро».
Надо сказать, что мера эта оказалась вполне действенной: месяца через два Шико заметил, что он толстеет не по дням, а по часам и что одного этого достаточно, чтобы он стал неузнаваем. Но заметил он также, что, толстея, уподобляется Горанфло гораздо больше, чем это пристало бы человеку с головой.
И дух возобладал над плотью.
Осушив несколько сот бутылок знаменитого вина 1550 года и поглотив двадцать два тома, составлявших монастырскую библиотеку, откуда априори почерпнул латинское изречение; «Bonum vinum laetificat cor hominis», Шико почувствовал великую тяжесть в желудке и великую пустоту в голове».
Действительно, такое иногда случается, но ответственность за тяжесть в желудке и пустоту в голове сотня бутылок вина из Бона должна разделить с двадцатью двумя томами монастырской библиотеки. Подозреваю, что книги виноваты в недомогании Шико больше, ибо:
«Горанфло, подобно Панургу, как раз отлично чувствовал себя в Боне.
Он жалобно возражал Шико, что когда вино не сам разливаешь, к нему всегда подмешивают воду.
Но Шико обещал достойному приору, что ежегодно сам будет ездить и заготовлять для него и романею, и вольнэ, и шамбертен. Признавая превосходство Шико и в данном деле, как и во многом другом, Горанфло уступил настояниям друга».
Как мы видим, Шико уломал Горанфло переехать в Париж и бургундские вина выступили гарантом хорошего настроения монаха. Романейское вино уже упоминалось нами в «Графине де Монсоро», шамбертен вообще не нуждается в рекомендациях, поэтому остановимся на вольнэ. Оно также бургундское, относится к региону Кот-де-Бон и, пожалуй, входит в пятерку самых известных бургундских вин. Дюма также ставит вольнэ пять из пяти в своём «Кулинарном словаре», впрочем как и шамбертену с романейским. В средние же века вольнэ пользовалось огромной популярностью при дворах бургундских герцогов, французских королей и даже римских пап (в 1477, после смерти Карла Смелого, Григорий XI умыкнул в свой замок весь урожай вольнэ). Зачастую вольнэ и называли боннским вином, так что в случае с «знаменитым вином 1550 года» речь идёт скорее всего именно о нём. Теперь нам понятно, что даже переехав в столицу, Горанфло никак не мог бросить такое прекрасное вино:
«Вот Роберу Брике и приходилось жить отшельником. Впрочем, такая жизнь была ему по вкусу. Единственным его развлечением были посещения Горанфло, когда они допивали вдвоем знаменитое вино 1550 года, которое достойный приор позаботился вывезти из бонских погребов».
Но не только романея, вольнэ и шамбертен в итоге оказались в погребе нового настоятеля. В главе XIX выясняется:
«Что касается винного погреба, то Горанфло сам наполнил его, опустошив для этого все погреба Бургони. Ибо он обладал вкусом подлинного знатока, а знатоки вообще утверждают, что единственное настоящее вино – это бургундское».
Рискну согласиться с подобным утверждением. Если с бордо, к примеру, надо быть все время осторожным, судорожно вспоминая в магазине удачные годы урожая и особенности того или иного сорта, то бургундские вина можно покупать практически любые без опасности ошибиться в их качестве. Но мы возвращаемся к нашим героям. В XX главе Шико решает возобновить их дружеские посиделки, и вот что из этого вышло:
«Шико знал, что Горанфло вообще скуп на слова, пока его не разогреют две-три бутылки старого бургундского. Так как час был еще ранний и Горанфло, по всей видимости, еще не закусывал, Шико подвинул к очагу глубокое кресло и молча устроился в нем, положив ноги на каминную решетку и откинувшись всем туловищем на мягкую спинку».
Две-три бутылки старого бургундского. Чёрт возьми! Как хочется начинать каждое утро подобным образом! Разговор тем временем продолжается:
«– Это дело можно отложить. Ко мне должна прийти одна просительница.
– Ну, так и принимайте ее.
– Нет, нет, дорогой господин Шико. Хотя она прислала мне сто бутылок сицилийского вина.
– Сто бутылок сицилийского вина?»
Ставлю жирного каплуна против шпината на то, что речь идёт о марсале. Марсала – это винный символ Сицилии, знаменитое креплёное вино, которое бывает как сухим, так и сладким. Регулярно поставляемая в первую очередь греческими торговцами, марсала была хорошо известна в средневековой Европе. Взлёт и всемирная популярность она получила после того, как одноглазый адмирал Нельсон премировал свой флот после победы у Абукира в 1798 году несколькими бочками выдержанной марсалы. Под рукой оказался предприимчивый англичанин, некий Вудхаус – и пошло-поехало. Любители мальвазии и портвейна переключились на марсалу, цена её резко поднялась, тогдашняя аристократия, отдавая дань моде, пила только марсалу, которая в огромных количествах экспортировалось в Америку, Россию и прочие дремучие страны. Как следствие любого взлёта, в начале XX века марсалу ожидало падение и возвращение в привычную табель о рангах. Теперь, как и в средние века, вино марсала – одно из лучших креплёных вин в мире, но никак не самое лучшее, ибо на вкус и цвет… Что любопытно, Дюма в своём «Кулинарном словаре» упоминает лишь сухую марсалу и ставит ей четыре из пяти баллов. Да и в целом итальянские вина не пользуются у него любовью, критических замечаний в их адрес достаточно. Хотя именно марсалой Александр Дюма и Гарибальди отметили взятие Палермо знаменитой «тысячей». Полагаю, Дюма пил за счёт вождя Рисорджименто – марсала была любимым вином Гарибальди по свидетельству его биографов.
В главе XXI доказывается, что одного из родственников марсалы, сухой херес, можно применять и в кулинарии:
«– Можно подать окорок, начиненный фисташками.
Шико презрительно фыркнул.
– Простите, – робко вмешался Эузеб. – Он сварен в сухом хересе. Я нашпиговал его говядиной, вымоченной в маринаде на оливковом масле. Таким образом, мясо окорока сдобрено говяжьим жиром, а говядина – свиным».
Кстати, в похожем рецепте Дюма (из того же «Кулинарного словаря») фигурируют не херес, а малага или марсала. Чуть выше в тексте попадается и мадера. Креплёные вина – друг повара. ) Но вернёмся к более привычному способу употребления вина:
«Начали с рейнского, потом перешли к бургундскому 1550 года, затем завернули в другую местность, где возраст напитка был неизвестен, пригубили Сен-Перре и, наконец, занялись вином, присланным новой духовной дочерью.
– Ну, что вы скажете? – спросил Горанфло, который отпил три глотка, не решаясь выразить свое мнение.
– Бархатистое, но легкое, – заметил Шико».
Рейнские вина считаются одними из лучших белых вин в мире. Хотя по цвету они скорее жёлтые вплоть до каких-то странных зеленоватых оттенков. ) Основной сорт винограда для рейнвейна – рислинг. Рейнское вино, как правило, не такое резкое, как его белые собратья из Франции и Италии. Французы всегда признавали первенство рейнских вин и наверное поэтому периодически предпринимали попытки захватить эти земли на том берегу Рейна, впрочем, как и немцы со своей стороны не оставляли надежд присоединить к себе Эльзас и Лотарингию. Своим особенным вкусом рейнское обязано какому-то местному грибку, с помощью которого виноград удачно подгнивает. Но обратим ваше внимание на то, что «подгнившее» рейнское начали делать только в 1775 году, следовательно, рейнское, которым начали свою пирушку Шико и Горанфло не имеет ничего общего с рейнским времён Дюма и современным – просто хорошее, белое по всей вероятности, вино. А Дюма всячески восхваляет рейнвейн XIX века и ставит ему пятёрку, причём рейнские вина относятся у него к разделу «Французские вина», а не «Заграничные». ))
Бургундское 1550 года – это вольнэ, вывезенное Горанфло из Бона. А Сен-Перре – белое вино региона Рона (департамент Ардеш, центром которого является Прива – см. путешествие Шико и Горанфло в Лион на страницах «Графини де Монсоро»). Сама по себе чрезвычайно интересна местность Виваре, где делают это вино – она напоминает пейзажи из ковбойских фильмов: причудливые скалы, скудная природа предгорий. Вино Сен-Перре относится к «тонким белым» по классификации Дюма – это твёрдая четвёрка.
И, наконец, слова Шико «бархатистое, но легкое», сказанные про сицилийское вино, заставили меня усомниться в том, что это марсала. То, что она бархатистая, спору нет, но называть креплёное вино лёгким? Так что же они там пробовали? Быть может, какой-нибудь сладкий мускат, которыми Сицилия славилась не меньше марсалы? Или просто какое-нибудь сухое белое или красное, наподобие современного сицилийского вина Kylix. Попробуйте – недорого и весьма недурно. )
Тем временем беседа Шико и Горафнло увлекла их на просторы философии:
«– Я испытаю теорию брата Борроме на нем самом. Я велю подать ему пустое блюдо и пустой стакан и скажу: «Соберите все силы своего голода и своей жажды и пожелайте индейку с шампиньонами и бутылку шамбертена. Но берегитесь, дорогой философ, – как бы вам не опьянеть от этого шамбертена и не заболеть несварением желудка от этой индейки».
Шамбертен лучше иметь на столе рядом с индейкой, чем в воображении, это точно. И трапеза Горанфло заканчивается, как обычно, песенкой про вино. Став настоятелем, монах не изменил своим привычкам:
«И Горанфло, несмотря на протесты Шико, затянул свою любимую песенку:
Осла ты с привязи спустил,
Бутылку новую открыл –
Копыто в землю звонко бьет,
Вино веселое течет.
Но самый жар и самый пыл –
Когда монах на воле пьет.
Вовек никто б не ощутил
В своей душе подобных сил!»
На том бы мы и закончили с первой частью, но остаётся маленький, но симпатичный постскриптум из главы XXXII. Фрагмент репортажа с собрания господ лигистов:
«Да, вы честные люди, я хорошо это знаю, и в своих рядах вы не потерпите недостойных.
– О нет, нет! – раздались кругом голоса. – Только доброе вино, безо всякого осадка».
Как точно сказано! Во все времена политические партии содержали большое количество осадка под видом доброго вина. )
Часть II.
В главе III мы получаем представление о некоем подобии средневековой диеты:
«Шико поужинал по рецепту Гиппократа, то есть очень скромно, он выпил только одну бутылку вина; его желудок, расширившийся должным образом, распространял по всему организму то блаженное ощущение, которое безошибочно дает этот услужливый орган, заменяющий сердце многим так называемым честным людям».
Одна бутылка вина по современным понятиям – это не так уж и мало. На десерт Шико употребляет книгу Монтеня, что, несомненно, снижает пагубное воздействие алкоголя. )
В четвёртой главе мы узнаём, чем пробавлялись в дороге непритязательные французские коммерсанты или те, кто выдавали себя за оных:
«Шико во время кутежа не воздерживался ни от остроумия, развлекавшего его спутников, ни от муската или бургундского, поддерживавших его остроумие».
Мускат, бургундское – что ж, весьма недурно… Но простым буржуа XVI века далеко до современников Марии Магдалины, изображения с грехами которой вырезает Генрих в восьмой главе:
«Эта картинка изображала прекрасную грешницу лежащей на пурпурном и золотом ложе, на каких древние возлежали за столом; все самые изысканные блюда – мясные, рыбные, фруктовые, известные римским гастрономам, от сонь в меду до краснобородок в фалернском вине – украшали стол. На земле собаки дрались из-за фазана, в то время как воздух кишел птицами, уносившими с этого благодатного стола фиги, землянику и вишни; птицы иногда роняли их стаям мышей, которые, подняв носы, ожидали этой манны, падавшей с неба.
Магдалина держала в руке наполненную золотистым, как топаз, вином странной формы чашу, подобную чашам, описанным Петронием в его «Пиршестве Тримальхиона»» .
Фалернское вино упоминается исключительно в историческом плане. Это золотисто-белое вино региона Кампанья, широко известное в древнем Риме, не без участия старика Горация, о чём упоминает Дюма в своём «Кулинарном словаре». Его, как правило, разбавляли водой или мёдом, но судить о крепости или других качествах этого напитка сложно ввиду давности лет (фалернское вино пил прокуратор Иудеи у Булгакова, между прочим). Тогда в вине были сильны примеси смолы, воска или дёгтя, с помощью которых укупоривали сосуды. Зачем древние разбавляли вина – тема для отдельного разговора. Одни считают, что это не более чем мера для дезинфекции воды, другие предполагают, что это предосторожность против возможного опьянения. Как утверждают специалисты, сейчас фалернское вино не без успеха заменяет знаменитый Шато д’Икем и прочие сотерны (знаменитые сладкие белые вина одноимённого региона Бордо), кстати, весьма любимые Дюма. А если брать географических преемников, то Фалерно дель Массико – белое вино из винограда сорта фалангина. И маленькая литературная ремарка: Тримальхион – персонаж из «Сатирикона» Петрония, эдакая иллюстрация на тему «из грязи в князи». Не менее качественно в романе Дюма выступают сорок пять дворян на службе его величества:
«Все блюда щедро и умело орошались вином Испании и Архипелага лучших марок – вроде малаги, кипрского и сиракузского. Легко видеть, что вся эта компания тратила деньги его величества Генриха III, как кому хотелось».
Рыцари без страха и упрёка опустошают королевские погреба на зависть читателям. Малага здесь символизирует испанские вина, кипрское и сиракузское – вина архипелага (здесь – острова Средиземного моря вообще). Всё это вина сладкие, приятные для грубого гасконского нёба. )
Теперь, после долгой паузы, ещё со времён «Королевы Марго», настала пора поговорить о пристрастиях будущего Генриха IV. Начинает Бурбон в XII главе, прямо скажем, незатейливо:
«– Ну, черт возьми, – сказал Генрих, – мы с вами выпьем винца из погребов Лиму, и вы скажете мне, как вы его нашли. Я очень рад видеть вас, господин Шико, садитесь-ка сюда».
Вино из Лиму – вещь весьма любопытная. Странно, что Дюма не упоминает об этом вине в уже привычном для нас «Кулинарном словаре». Территориально Лиму – это Лангедок, не так уж и далеко от вотчины Беарнца. А специфика местного (белого!) вина в том, что оно игристое и было таковым ещё до изобретения нынешнего шампанского (впрочем, как и мюскаде – жёлтое анжуйское со вкусом кремня, которое свалило с ног д’Артаньяна и Портоса). Уникальным является тот факт, что издревле для этого использовались три сорта винограда (Мозак, Шенен Блан и Шардонне), которые никто не выращивает на средиземноморском побережье Франции. Местная «деревенская» технология получения игристого вина на двести лет древнее шампанской (монахи аббатства Сент-Илер изготавливали здесь вина с 1531 года) и даже в наши дни можно найти вино, сделанное именно по рецептам современников Наваррца. Его можно попробовать (от 10 евро за бутылку во Франции и от 20 евро в прочих местах), что Шико и сделал. В XV главе, не давая опомниться, ему наливают и у королевы Наваррской:
«Она усадила Шико в удобное и красивое кресло, обитое гобеленом, изображающим Амура, который рассеивает вокруг себя целое облако цветов. Паж – не д'Обиак, но мальчик еще красивее лицом и еще богаче одетый – и здесь поднес королевскому посланцу вина».
Ещё через одну главу Шико привыкает к такой простоте нравов при наваррском дворе и болтает с королём маленького государства запросто:
«Взор короля был так кроток, улыбка так ласкова, что Шико осмелел.
– Войной и политикой меньше, чем любовью, не так ли, сир?
– Должен признать, что ты прав, любезный друг: местность здесь такая красивая, лангедокские вина такие вкусные, женщины Наварры такие красавицы!»
В этом месте я иногда читаю так: «лангедокские вина такие красавицы, женщины Наварры такие вкусные!», что не меняет смысла фразы, и я надеюсь, что женщины Наварры не завидуют лангедокским винам. ) Вообще-то вина Лангедока в средние века пользовались заслуженной славой (ещё бы – с такими-то климатом и почвами!), но губительной для них стала, как ни странно, колонизация Францией Алжира. Лангедок стал площадкой для купажирования алжирских вин и не оправился от этого до сих пор. Большое количество средних по уровню столовых и местных вин, зачастую резких по вкусу и с недостаточным ароматом (по свидетельству продвинутых сомелье). Вина Лиму – лишь исключение, подтверждающие правило. И если в Бургундии дилетант может попробовать практически любое вино без риска ошибиться, то в Лангедоке нужно хорошо понимать, что есть что, несмотря на большое количество марочных вин. Хотя тут не обходится и без современных маркетинговых игрищ и правила «на вкус и цвет» никто не отменял. ) Вот и Шико в XIX главе решает не увлекаться лангедокским вином и играет спектакль «а-ля-Горанфло»:
«Видя, что король переходит от одного вина к другому и во всем решительно ведет себя как добрый сотрапезник, Шико решил быть воздержаннее, чтобы не пропустить ни одного словца, которое могло вырваться у Беарнца, возбужденного свободой общения за ужином и крепостью вин.
Генрих пил, не стесняясь, и умел так увлекать за собою собутыльников, что Шико не удавалось отставать от него больше, чем на один стакан из трех.
Но мы уже знаем, что у г-на Шико голова была крепкая. Что до Генриха Наваррского, то он уверял, что все вина эти местные, и он привык пить их, как молоко».
Ага, как молоко… Даже учитывая, что при дворе короля Наварры вина были лучшие для данного региона, всё равно не могу отделаться от мысли, что Дюма намеренно выставляет будущего Генриха IV эдаким мужланом (которым он и был, по мнению многих историков). Нет шамбертена и романеи, да и хереса с малагой, вроде бы из находящейся не так далеко Испании что-то не видно… Деревня… ))
«– Неделю – отлично, куманек: через неделю вы будете знать меня, как родного брата. Выпьем, Шико.
– Сир, мне что-то больше не хочется, – сказал Шико, начинавший уже отказываться от попытки напоить короля, на что сперва покушался.
– В таком случае, куманек, я вас покину, – сказал Генрих. – Ни к чему сидеть за столом без дела? Выпьем, говорю я вам!
– Зачем?
– Чтобы крепче спать. Это наше местное винцо нагоняет такой сладкий сон».
«Белые мускаты из Руссильона, а также с холмов Лангедока, такие как Люнель, Фронтиньян и Ривсальт, считаются лучшими среди белых вин…» – пишет Дюма в «Кулинарном словаре». Что ж, слово «Фронтиньян» ласкает слух и нагоняет сладкий сон, это верно. )
«– Помилуй бог, голова у меня кружится. Пока я сидел, все шло отлично, а когда встал.., брр!
– Ну вот, – сказал Генрих, – мы же только пригубили вина!
– Пригубили, сир? Вы называете это – пригубить? Браво, сир!»
Гасконский питух оказался не хуже питуха… гасконского же. ) И заканчивается наваррская винная тема маленьким, но симпатиШным нюансом в главе XXII:
«Старый дворянин, пожелавший самолично прислуживать королю за столом, принес Генриху завтрак – горячее, обильно приправленное пряностями, вино и ломти хлеба, намазанные медом».
Отличный завтрак! Жаль, что нынешняя культура завтрака не предусматривает подобного гиппокраса (уже упоминавшееся ранее вино с пряностями и мёдом, предшественник современного глинтвейна) – как мне кажется, для некоторых профессий такой завтрак просто необходим! )
Мы, следуя за действием романа, покидаем Наварру и в главе XXVIII наблюдаем за тем, как Сорок Пять пьют неизвестное вино за прекращение вражды между Карменжем и Сент-Малином:
«Стакан Сент-Малина был полон до краев. Он налил вина Эрнотону.
– Давайте! Давайте! Мир! Мир! – воскликнули все, как один. – Пьем за примирение Карменжа и Сент-Малина!»
А в третьей части и в третьей главе нам встречаются старые знакомые: Диана и Реми. Они путешествуют дорогами Фландрии по душу Франсуа Анжуйского:
«– Так, по крайней мере, поужинайте, сударыня, вы и вчера ничего не ели.
– Охотно, Реми.
Снова разбудили несчастную служанку; она отнеслась к этому так же добродушно, как в первый раз; узнав, что от нее требуется, она вынула из буфета окорок соленой свинины, жареного зайца и варенье. Затем она принесла кувшин пенистого ливенского пива. Реми сел за стол рядом со своей госпожой.
Она до половины налила свою кружку, но едва прикоснулась к ней губами; отломила кусочек хлеба и съела несколько крошек; затем, отодвинув кружку и хлеб, она откинулась на спинку стула.
– Как! Вы больше ничего не скушаете, сударь? – спросила служанка.
– Нет, спасибо, я кончил.
Тогда служанка посмотрела на Реми; он взял хлеб, отломленный его госпожой, и неспешно ел его, запивая пивом».
Видимо для того, чтобы меньше отличаться от местных жителей, наши неуловимые мстители пьют не вино, а ливенское пиво. Правильнее лёвенское или лувенское. Городок Лёвен (Leuven, Louvain – как и есть в книге) находится рядышком с Брюсселем и когда-то был столицей Брабантского герцогства. Потом, правда, он проиграл политическое соревнование Брюсселю, но в пивном, как минимум, не проиграл: штаб-квартира известной пивной марки «Стелла Артуа» находится именно здесь. Первая пивоварня в Лёвене известна с 1366 года. И пусть семейство Артуа возглавило её только в XVIII веке, а сорт «Стелла Артуа», что означает «Звезда Артуа» (привет дюманке Стелле!) сварили лишь на рождество 1926 года, мы можем с высокой долей вероятности предположить, что под «ливенским» пивом Диана и Реми распробовали продукт пивоварни «Den Horen». Интересно, что в переводе с фламандского это означает «рога», наставлением которых Диана и занималась в своё время. ))
Адмиралу Жуаёзу не приходилось, в отличие от Диан и Реми, проникаться привычками местного населения, так что он в VIII главе, жалея французские желудки, предложил своим солдатам не только пиво, но и вино:
«Затем он велел раздать людям ячмень, лошадям овес и воду тем и другим; несколько бочек пива и вина, найденных в погребах, были по его распоряжению отданы раненым, а сам он, объезжая посты, подкрепился на глазах у всех куском черного хлеба и запил его стаканом воды. Повсюду солдаты встречали адмирала как избавителя возгласами любви и благодарности».
В XI главе Диана наконец дорвалась до вина и оно пришлось ей по вкусу явно лучше пива:
«Сейчас, впервые после того, как ей пришлось узнать о смерти отца, Диана прикоснулась к еде более существенной, чем кусок хлеба. В первый раз выпила она несколько капель рейнского вина, которое кавалеристы нашли в погребе и принесли дю Бушажу».
Белое рейнское вино – одно из лучших в своём роде и Дюма, который также весьма высоко ценил этот напиток, не отказывает себе в удовольствии посвятить ему пару изящных строчек:
«В хрустальном кубке лучилось чистое, как расплавленный алмаз, рейнское вино, едва пригубленное Дианой».
Тем временем Шико в четырнадцатой главе употребляет некое неизвестное, но наверняка не худшее вино из королевских погребов без излишней поэзии, но с оригинальной закуской:
«Затем он налил себе вина, от похлебки перешел к паштету из тунца, от паштета к фаршированным ракам, для очистки совести запил это все королевским бульоном, и, глубоко вздохнув, произнес:
– Я больше не голоден».
В XVI главе Шико назначает свидание капитану-монаху Борроме в памятном нам по прошлой книге «Роге изобилия» под управлением мэтра Бономе:
«– Вы любите хорошее вино?
– Да, но только хорошее.»
…
«– Недалеко от Бурдельских ворот. Хозяин – старый знаток вин, он хорошо понимает разницу между небом такого человека, как вы, и глоткой любого прохожего, которому захотелось выпить».
Отличная рекомендация во все времена! Далеко не каждый ресторатор в нынешнее время может похвастать подобной.
Не лишённый сентиментальности Дюма в главе XVII совершает экскурс в недра «Графини де Монсоро», объясняя тонкости взаимоотношений Шико и Горанфло через призму вина:
«Тогда Горанфло оживлялся на глазах, а Шико, неизменно проницательный, наблюдательный, готовый все исследовать, изучал, как постепенно опьянение овладевает его приятелем, глядя эту любопытную натуру сквозь легкие пары благоразумно сдерживаемого возбуждения. И доброе вино, тепло, свобода порождали в нем ощущение, что сама юность, великолепная, победоносная, полная надежд, кружит ему голову».
Также писатель не забывает и достойного Бономе, награждая его очередным (уже забыл каким по счёту) хвалебным абзацем:
«В общем же, его вино, за которым каждый посетитель имел право сам спускаться в погреб, славилось своим качеством и крепостью, его снисходительность к некоторым посетителям, пользовавшимся у него кредитом, была общеизвестна, и благодаря всему этому его не совсем обычные повадки ни у кого не вызывали ропота».
Вино у Бономе славилось «качеством и крепостью». Напоминаю, что в средние века выдержанные вина были редкостью и свидетельствовали либо о нерадивости кабатчика (вино не было распродано), либо, наоборот, о его дальновидности и наличии в его заведении редких или заморских вин. Бономе был, понятное дело, из последних. И при его непосредственном участии в главе XVIII нас ждёт прощальное винодейство с участием незабвенного Шико:
«Шико был особенно великолепен. Не сказав ничего, кроме «Ей-богу, ну и бургундское!» и «Клянусь душой, что за окорок!», он осушил две бутылки, то есть по одной на каждую фразу.
– Черт побери, – бормотал себе под нос Борроме, – и повезло же мне напасть на такого пьяницу!
После третьей бутылки Шико возвел очи к небу.
– Право же, – сказал он, – мы так увлеклись, что, чего доброго, напьемся допьяна.
– Что поделаешь, колбаса уж больно солена! – ответил Борроме.
– Ну, если вам ничего, – сказал Шико, – будем продолжать, приятель. У меня-то голова крепкая.
И они осушили еще по бутылке.
Вино производило на каждого из собутыльников совершенно противоположное действие: у Шико оно развязывало язык, Борроме делало немым.
– А, – прошептал Шико, – ты, приятель, молчишь, не доверяешь себе.
«А, – подумал Борроме, – ты заболтался, значит, пьянеешь».
– Сколько вам нужно бутылок, куманек? – спросил Борроме.
– Для чего?
– Чтобы развеселиться.
– Четырех достаточно.
– А чтобы разгуляться?
– Ну скажем – шесть.
– А чтобы опьянеть?
– Удвоим число.
«Гасконец! – подумал Борроме. – Лопочет невесть что, а пьет только четвертую».
– Ну, так можно не стесняться, – сказал он, вынимая из корзины пятую бутылку для себя и пятую для Шико».
Отмечаем, что последнее развёрнутое винопитие в трилогии совершено при участии бургундского вина (с него и начинали), что укрепляет его на первом месте воображаемого рейтинга в наиболее известных романах Дюма. И, как и положено было среди древних почитателей Диониса и Вакха, венчает сие действо жертвоприношение в лице капитана-монаха Борроме.
Выступивший в роли жреца Шико также пролил свою кровь, но уцелел, и с помощью мэтра Бономе знакомит нас с рецептом использования винного осадка в качестве лекарственного средства:
«– Да, ты прав, тут кровоподтек, подкожное кровоизлияние, как говорят врачи. Возьми-ка чистую белую тряпочку, смешай в стакане равное количество чистого оливкового масла, винного осадка и промой это место, приятель, промой».
Неожиданно в главе XX монашек Жак Клеман, будущий убийца короля, преподносит королевскому шуту урок афоризма:
«– Я вышел из этого дома, – сказал Клеман, – вы правы, но не из кабачка.
– Как? – возразил Шико. – Гостиница «Гордый рыцарь», по-твоему, не кабак?
– Кабак – это место, где пьют вино, а так как в этом доме я не пил, он для меня не кабак».
И, наконец, винная тема находит своё завершение в сцене отравления Дианой младшего принца из дома Валуа:
«В комнате стоял роскошно накрытый стол, уставленный драгоценными винами в графинах венецианского хрусталя. У стола стояло только два кресла для участников ужина».
Приятно отметить, что вино содержится в графинах венецианского хрусталя, а не в бутылках, которых тогда быть не могло. Очень мало подобных образчиков графинов сохранилось до нынешних времён. Некоторые из них мы приводили на фото чуть ранее. ) Окончательно оправдывая Дюма в бутылочных недоразумениях, отмечу, пересказывая своими словами биографа Дюма, Даниэля Циммермана: упрекать в каких-то исторических несоответствиях, тем более в деталях, следует в первую очередь Маке, а не Дюма, ибо Маке был учителем истории по профессии. Дюма же был просто гением.
Но мы отвлеклись. Жаль, что винная тема обрывается не менее внезапно, чем сама трилогия. Итак, вино никогда не приносило счастья герцогу Анжуйскому:
«Принц, разгоряченный вином и своими же страстными речами, встал из-за стола и подошел к Диане, чтобы поцеловать ее».
Далее следует сценка из серии «Минздрав предупреждает…» с печальным финалом. Но это не означает, что вино плохо влияет на здоровье.
Если вы не будете злоупотреблять вином как Горанфло, то вам не будут на следующий день рассказывать о произнесённых вами речах в аббатстве св. Женевьевы или в иных местах. В равной степени не берите пример с Бражелона: он практически не пил и что же?.. )) Также опасайтесь переходить дорогу семейству Медичи, Диане де Меридор, миледи Винтер и прочим предприимчивым женщинам, особенно, когда к них под рукой есть знакомые химики-любители. ) Ах, да.. не пейте с малознакомыми людьми, как капитан Борроме. ) Все остальные варианты употребления прекрасного продукта взаимодействия солнца, виноградной лозы и человеческого труда практически безопасны, что подтверждено многочисленными героями романов Дюма.